Странствие сообразно Русскому музею - 5

Подробности

Опубликовано 22.02.2015 14:27

Я обожаю картины. Потому работаю тут. Обожаю их более каждой теории. В музее – удовлетворенность для всех наших чувств. Наслаждаешься взглядом. Чувствуешь, как всё благоухает музеем. Касаешься мрамор – чувствуешь его холод; касаешься гравюру – чувствуешь её однотонность либо расплывчатость. Картины... они для меня – наилучшее из удовольствий. Их позволительно разглядывать нескончаемо. Я с юношества вглядывалась в музейные полотна, изучала нарисованных людей, задумывалась об их жизни. Вот люди поворачивают за угол. Куда они попадут? Что вслед за тем с ними произойдет? Меня постоянно интересовал мир, живущий за рамкой изображённого. Что вслед за тем далее – за городом, за видом? В особенности нравились картины, на каких изображено очень много людей. Любой что-то готовит, чем-то занят. Тогда, в малолетстве, я веровала, что вырасту а также непременно всё это спрошу. Итак вот а также пришла в музей.

Снова же я благополучна вкалывать конкретно в этом фонде. Может быть, это ошибочно; однако мне почему-либо видится, что в годы, запечатлённые тут, на картинах, жизнь была превосходнее. Наиболее счастливая... Гляжу на виды старенького Петербурга. Что-то осталось былым, что-то поменялось кардинально.

Только я гляжу не столько на Петербург. У нас немало зарисовок со всей страны. Не забываю, в 1980-е мне было забавно узреть здесь картину Никанора Чернецова «Крепость Гагры в Абхазии». Я тогда смеялась: как это, курорт Гагры а также – прочность. А позже деяния развернулась этак, что Гагры опять стали цитаделью. Вслед за тем началась битва. Водоворот. Сейчас ещё вспомнилось, что туда, в Абхазию, был сослан Иоанн Златоуст... Обо всём этом тут, в фонде, позволительно длинно раздумывать.

Ежели приключаются огромные проблемы, необходимо улизнуть на глубину фондов. Здесь изредка прогуливаются. Бесшумно. Разрешено на кого-либо глядеть. Весной мужчины кидают с картин какие-то особые взоры. Никто их никак не наблюдает. Они, нищие, здесь мучаются. Общение с ними выходит интимным. На экспозиции чувства, естественно, другие. Это как у Толстого в «Войне а также мире» – на Элен был теснее «лак от всех тыщ взоров, скользивших сообразно её телу, а Наташа казалась девченкой, которую в 1-ый раз оголили». Тут та же деяния. Вещи, которые находятся в фонде (пусть они иногда выезжают на выставки), берегут какую-то неповрежденность. Они не достаточно кому доступны. Остальным людям необходимо бродить к непрерывно открытым картинам. Этак, в одном из откликов гостья когда-то написала, что в тяжелые минутки прогуливается к «Гадалке со свечой» Ореста Кипренского. «Она постоянно правдаёт мне комитет, как поступить. Сейчас я пришла – её недостает. Передайте управлению Российского музея моё глубочайшее недовольство. Я никак не знаю, как мне далее жить». Вот такие летописи...